Фури подошел к Рэту и, опустившись на одно колено, склонился над перстнем.
— Милорд, смиренно преклоняю голову и клянусь служить Братству до последнего вздоха, — произнес он на древнем языке.
— Я принимаю твою клятву, — ответил Рэт. — Скрепи ее поцелуем. Да будет залогом слов твоих — твоя честь.
Фури прикоснулся губами к черному бриллианту и поднялся с колен.
— Ну что, спектакль окончен? Я пошел?
В дверях он обернулся и посмотрел на Рэта.
— Я еще ни разу не говорил, что горжусь честью служить под вашим началом?
Король смутился.
— Н-нет. Но…
— Это для меня действительно великая честь.
Рэт подозрительно прищурился, и Фури слабо улыбнулся в ответ.
— Не знаю, с чего это мне взбрело в голову. Наверное, оттого, что посмотрел на вас снизу вверх.
В коридоре он наткнулся на копа с Вишу и похлопал их по плечам:
— Здорово, ребята! Классно смотритесь вместе. Доморощенный гений и король пула. Кто бы мог подумать?
Те удивленно поразевали рты, а Фури продолжал:
— Рэйдж у себя?
Они кивнули. Он пошел дальше по коридору и, дойдя до спальни Голливуда, постучал. Когда Рэйдж вышел, Фури обнял его за могучую шею.
— Привет, брат мой.
Наверное, он слишком долго молчал, потому что Рэйдж насторожился:
— Что случилось, Фури?
— Ничего.
Он опустил руку.
— Просто вот — проходил мимо… Береги свою подругу, слышишь? Везет же тебе, баловень судьбы. До скорого.
Фури отправился в свою спальню, сожалея о том, что рядом нет Тормана. Знать бы, что с ним теперь. Погоревав о нем, он нацепил оружие и выглянул в коридор. Из кабинета доносились голоса братьев.
Чтобы избежать встречи, он дематериализовался в коридор со статуями и вошел в комнату рядом со спальней Зета. Захлопнув дверь, направился в ванную и включил свет. Потом посмотрел на себя в зеркало.
Вытащив кинжал, Фури ухватил пучок волос и отсек. Прядь за прядью избавлялся он от своей шевелюры. Рыжие, каштановые, русые волны падали вниз, на ботинки. Когда на черепе остался ежик не больше дюйма, воин взял с полочки крем для бритья и намылил голову. Потом вытащил бритву.
Побрившись наголо, он протер кожу и отряхнул рубашку. Попавшие за ворот волосинки кололи шею. Голова стала слишком легкой. Фури похлопал себя по черепу и посмотрел в зеркало.
Потом снова взял кинжал и поднес ко лбу.
Трясущейся рукой он вырезал букву S, поставив на верней губе заключительный штрих. Когда по лицу ручьем хлынула кровь, Фури промокнул ее чистым белым полотенцем.
Зетист выбирал оружие с особой тщательностью и, вооружившись до зубов, вышел из гардеробной. В комнате было темно. Он шел, ориентируясь на полоску света, выбивающуюся из-под двери ванной.
Подойдя к раковине, вампир пустил воду и подставил ладони под ледяную струю. Ополоснулся, протер глаза, набрал в пригоршню воды и напился.
Вытирая лицо, он почувствовал присутствие близнеца. Тот был где-то рядом, в спальне.
— Фури… Я собирался зайти к тебе перед уходом.
Прижав полотенце к лицу, Зет посмотрел на свои желтые глаза. В жизни не было ничего стоящего, кроме… одной женщины и… одного мужчины.
— Я люблю тебя, — хрипло сказал он, понимая, что говорит это брату впервые. — Хочу, чтобы ты знал.
Фури встал у него за спиной.
Увидев близнеца в зеркале, Зет в ужасе отшатнулся. Голый череп. Шрам. И пустые безжизненные глаза.
— Святая Дева, что ты с собой сотворил?
— Я тоже люблю тебя, брат.
Сжав шприц, оставленный Хаверсом, Фури поднял руку.
— И ты должен жить.
Зетист обернулся в тот момент, когда игла вонзилась ему в шею, и почувствовал, как струя морфина хлынула в кровь. С диким криком он вцепился в плечи Фури, но, одурманенный наркотиком, пошатнулся и осел на пол.
Фури опустился рядом и погладил его по лицу.
— Я живу только ради тебя. И если ты умрешь — у меня ничего не останется. Мне нечего больше терять. А ты нужен здесь.
Зетист попытался дотянуться до близнеца, но не смог поднять руку. Фури встал.
— Господи, я надеялся, что наша трагедия когда-нибудь закончится. Но она длится и длится…
Последнее, что слышал Зет, проваливаясь в темноту, — это удаляющиеся шаги брата.
Свернувшись калачиком, Джон лежал на кровати смотрел в темноту. Комната, в которой его поселили, была шикарная и безликая, но от этого было не легче — в чем, и не тяжелее.
Откуда-то послышался бой часов. Один, два, три… Насчитав шесть ударов, парень перевернулся на спину. До начала нового дня оставалось шесть часов. В полночь закончится вторник, на смену ему придет среда…
Джон подумал о днях, неделях, месяцах и годах, которые прожил и которыми, соответственно, владел.
Как непредсказуемо течет время. А люди и вампиры наивно считают, что могут им управлять.
Чушь собачья. Ничего в жизни не проконтролируешь. Ни в своей, ни в чужой.
Ах, если бы это было не так. Если бы можно было хоть что-нибудь менять. Тогда бы он отмотал время назад и подправил вчерашний день. Чтобы не было так тошно.
Застонав, Джон перевернулся на живот. Боль была просто невыносимой.
Отчаяние, как смертельная болезнь, поразило все тело. Пробирало до костей, выворачивало наизнанку, ломило суставы и жгло грудь. Раньше ему бы и голову не пришло, что эмоциональное опустошение сродни тяжелому недугу. Но теперь он был болен и, похоже, надолго.
Господи… Ну почему он не поехал с Уэлси, а остался зубрить тактику? Будь он рядом, может, ее удалось бы спасти… Или тогда убили бы их обоих?